Старый, но крепкий

Глава 1

Телефон звонит не переставая. Открываю глаза — опять задремал в кресле, и иду на звук, хромая и ругаясь — суставы разболелись, каждый шаг сопровождается болью.

Почему-то нахожу мобильник на холодильнике. В старости мозги выделывают и не такие кульбиты: нередко ключи находишь в самых неожиданных местах, или забываешь, зачем шел в комнату.

Над дисплее «Валера сын».

— Сам решил позвонить? — напоказ удивляюсь я. Не хотел язвить, но как-то само собой выходит: сын звонит редко, так еще и суставы разболелись, общаться нормально выходит с трудом, с попыткой что-то сказать выплескивается волна едкости.

— Ага. Привет, пап.

— Привет-привет.

— Опять мне твой сосед звонит, на тебя жалуется.

— Тот, который по ночам музыку слушает? Опять ему недоброжелатель какой-то проводку испортил?

Сын вздыхает.

— В твоем возрасте лучше заниматься чем-нибудь спокойным, а не в подъездного героя играть. Лучше бы сидел на диване, книги читал. Вот я тебе недавно подборку уси и сяньси скидывал…

Давлю смешок.

— А что не так с этими книгами? — сын все-таки услышал, что я веселюсь. По голосу слышно, набычился. Сейчас я ему по фактам объясню.

— Да все так, будь книг такого типа три-пять. Но их десятки, и все с одними и теми же сюжетными ходами, понимаешь? Эти штампы повторяются из книги в книгу. Умерший в современном мире герой попадает в тело культиватора, которого пинают все, кому не лень, и становится сильным за счет какого-то авторского рояля, который ввели чтобы выдвинуть эту тусклую фигуру на первое место.

Сын сопит в трубку.

— А как ему стать крутым, если у него ничего не будет?

— Настоящая крутость в том, чтобы создать себе условия для лучшего роста. Не за счет рояля, а за счет своей смекалки и планирования. Продумать свой рост, выстроить себе путь развития и потом идти по нему. А остальные пусть смотрят и удивляются, как у тебя все гладко получается и поражаются, как тебе так везет.

— А если вот выпал герою рояль, что, не использовать его?

— Смотря каким он будет. Но в реальной жизни меня неожиданная удача насторожила бы. Бесплатный сыр, все дела… В общем, продолжаем. Второй штамп — борьба культиватора в какой-нибудь секте или в школе за ресурсы, в том числе за пилюли или за артефакты, помогающие совершенствованию. Вот скажи, какой нормальный человек будет ограничивать своих учеников в ресурсах?

— Секты хотят, чтобы их ученики стремились совершенствоваться, чтобы только самые сильные достигали высот, поэтому руководство секты отсеивает…

— Стоп, стоп. Ты вот говоришь, что секты таким образом фильтруют людей, оставляя самых ЖОСКИХ. Так у тебя любой человек из тех, с кем главные герои твоих любимых книг сражаются, уже готов людям глотки за силу рвать. Вынеси из загашника артефакт, который им медитацию подстегивает, и пусть сидят толпой человек в сто, медитируют. А в этих книгах ситуация другая: ты же помнишь моменты, как главный герой в секте борется за пилюлю какого-нибудь духовного лотоса? Побеждает противников, становится сильнее, естественно, потому что как с такой крутой пилюлей не стать сильнее. Полторы книги спустя уже соревнуется за пилюлю СВЕРХМЕГАДУХОВНОГО лотоса, притом что в загашнике у него первых пилюль уже десятки, если не сотни, и они уже перестали для него работать. Их настолько много, что возникает вопрос — почему из-за них была такая шумиха, и почему бы главному герою не отдать их бедным. Они уже обесценились, по воле автора или этой калечной соревновательной системы.

— И к чему ты ведешь?

— Секты сражаются друг с другом, так? Так. Каждому главе секты, если он хоть на полпальца заботится о своих людях, важно сыпануть им побольше этих пилюль и прочих ресурсов. Год, а лучше — три года культивации с рациональной тратой пилюль, и у секты будет армия, которая прочие секты с куркулями во главе легко снесет. И у тебя будет еще больше ресурсов, которые ты опять же тратишь на своих людей.

— Ладно! — отрезал сын. — А ты сам бы что делал, если бы попал в настоящий культиваторский мир?

Я даже замер на миг. Легко разбивать в пух и прах несовершенство чужих книг, а представить, что делал бы сам…

— Я бы предпочел не попадать, — признал я честно. — Там такой клубок опасностей и грязи, что выжить без сюжетной брони нельзя.

— Но что, если бы все-таки попал? — не сдавался сын.

— Жил бы в свое удовольствие в какой-нибудь деревеньке и клал на всю вашу культивацию, — признаюсь честно. — Для меня новое тело, в котором ничего не болит — уже огромная удача. Я о культивации и не думал бы: девок бы на сеновал водил, кушал вкусно. Как правило, чем выше забираешься по лестнице к Небу, тем больше у тебя врагов.

— Ага! — завопил сын в трубку. — И умер бы! Потому что любой культиватор может твою деревеньку снести, щелкнув пальцами!

— И зачем ему это делать? Если там мир такой, что даже звери культивируют, то люди были бы дружелюбнее друг к другу, иначе давно вымерли бы все.

— Не все люди гуманисты.

— Конфликты, по идее, можно решить без оружия и драк. Не все, не всегда, но большинство — можно, понял? Это в книжках твоих авторы постоянно ставят напротив героя каких-то обдолбанных тестостероном глупцов, которые никогда не идут на мировую.

— Ладно! А если бы сидеть спокойно не получилось бы? Скажем, если бы тебя что-то мотивировало культивировать?

— То культивировал бы, само собой. Старался бы решать проблемы разговорами и компромиссами, с людьми — нормальными людьми — обращался бы по-человечески, с остальными — по справедливости. Рос бы себе тихонько, силы не выпячивал. Стал бы зельеваром или алхимиком, их стараются без веской причины не убивать. От нечего делать приручил бы какого-нибудь духовного волка.

— В сянься и уся звери не приручаются!

— Это у тебя они не приручаются. Люди за века из волков собак сделали. Хотя чего это я такой далекий пример взял, давай что-нибудь поближе возьмем. Ты знаешь про эксперимент, начатый в России в середине двадцатого века?

— Что за эксперимент?

— Академик Беляев попытался вывести собакоподобных существ из диких лис с помощью селекции более «ручных» животных из остальных. Четыре поколения спустя некоторые из лисиц при виде человека виляли хвостами. Через шесть — лизали человеку лицо и стремились к контакту. Спустя десять поколений двадцать процентов лис напоминали собак: дружелюбные, игривые и жаждущие, чтобы их погладили. Через двадцать поколений число таких лис достигло тридцати пяти процентов, через тридцать поколений их было пятьдесят, и меньше чем через полвека после начала эксперимента все лисы рождались ручными. Ученые получали деньги, продавая их в качестве домашних питомцев. Я смогу проделать то же самое с духовными волками в любой период. Смогу сделать себе собаку.

Слышу щелчки клавиатуры: сын добрался до компьютера.

— Волки достигают зрелости в возрасте двадцати двух месяцев, так что тебе понадобится восемнадцать лет селекции, чтобы вышел достойный пес. Вообрази, как круто будет получить собаку, промечтав о ней восемнадцать лет! — с сарказмом сказал сын. — Да, это будет по-настоящему клево!

— Чем ты не доволен? Я сделаю то, что все культиваторы этого мира не могли сделать тысячелетиями. Более того, мой гипотетический волк еще и в рангах расти будет.

— Это будет интересно… — бормочет сын.

— Что?

Но сын не отвечает. Телефон в моей руке обращается в дым, кухня исчезает, и раньше, чем я успеваю испугаться, меня накрывает темнота.

Не люблю больницы. Больница для меня — что-то вроде личного ада. Облупившаяся краска на стенах, длинные очереди больных людей, постоянные «я тут час назад очередь занимала» и «мне просто спросить». Сидишь в тесноте, на узком сиденьице и наслаждаешься шмыгающими носами, кашлем и перечислением в разговорах своих болячек. Еще и этим запахом постоянно несет из кабинетов: стерильным, резким, будто полы там моют спиртом.