— Это из-за долга.

— Вот как? Интересно. Насколько я помню, мама была щепетильна к долгам и ни разу не лезла в них. Это твой долг?

— Мама заплатила целителю, чтобы тот вылечил меня. Она говорит, если бы этого не сделала, то я бы умер.

— Получается, ты снова полез в драку?

Приторно-сладкое удовольствие с его лица можно было черпать ложками и намазывать на хлеб. Глядя на него, я видел, что он купается в этом состоянии.

Я не захотел рассказывать брату о том, как меня избивают. Не захотел доставлять ему ещё больше радости.

— Получается, что где-то сидит женщина, которая родила тебя, и думает, что же она будет есть вечером. Так ты поможешь нам? Поможешь ей?

Брат поднялся со стула:

— Конечно! Легко! Сейчас приду. Надеюсь, ты не будешь ничего трогать и совать в карманы, пока меня не будет. Не хочется выставлять тебя в коридор.

Меня удивила лёгкость, с которой он согласился помочь. Я даже на мгновение оторопел и не поверил услышанному.

Брат вышел за дверь и вернулся спустя три минуты с лёгким тканевым мешочком размером с одну из его книг. Мешочек был тяжелый и полный.

— Ты не возражаешь, если я проверю? — спросил я, ловко развязывая тесёмки.

То, что я увидел внутри, огорчило меня. Я думал, что брат уже не способен огорчить меня после всего того, что я от него видел, но заплесневелый рис, который, я подозреваю, он специально промочил и оставил, чтобы вручить мне, был за гранью добра и зла.

— За что ты так с матерью? — спросил я, ощущая застарелую горечь. Наверное, подобное чувство испытывала мать, глядя на новые ссадины своего ребенка.

Брат расплылся в улыбке:

— О-о-о! Я поступаю так не с матерью, а с её любимым младшим сыном. Если бы она пришла сюда сама, я бы отдал ей самое значимое из того, что у меня есть.

— Распухшую гордыню? — спросил я.

Брат, который всё ещё не сел в своё кресло, размахнулся и влепил мне пощёчину. Его ладонь летела так медленно, что я мог бы дважды увернуться от неё. Раздался сочный шлепок, но моя голова даже не мотнулась. Вот в чем разница между практиком второй ступени закалки и человеком, который ни разу в жизни не поднимал ничего тяжелее чернильницы.

— Ударил как девчонка, — бросил я и направился к двери. — Ты же двадцатилетний мужик! Научись хотя бы бить нормально!

Мешочек с так и не связанными тесёмками я выбросил назад на пол, выходя из кабинета. Шум рассыпающейся по полу крупы и гневный рёв брата стали бальзамом для моей души. Возможно, мать не одобрила бы такой поступок, но мне стало куда проще дышать. Хотя я так и не выполнил того, о чём просила мама, я чувствовал себя лучше, чем час назад.

Я вышел за ворота и пошагал к дому человека, который жил в десяти минутах ходьбы от жилища брата, и который принял меня сразу.

Двор целителя был куда богаче, чем двор брата. Если у брата были каменные дорожки и клумбы, усаженные цветами, то у целителя посреди двора располагался большой пруд, по которому плавали настоящие лебеди. Как в прошлый раз, я прикипел взглядом к роскошным птицам, и двинулся вперёд только после окрика слуги, который приказал мне поторопиться.

Целитель ждал меня внутри своего кабинета. Я покосился на кушетку, где лежал пару суток назад, и сказал:

— Я согласен на ваши поручения. Только прошу, верните моей семье еду. Если я умру с голода, некому будет ходить за вашими травами.

— Не понимаю, о чём ты, — поднял бровь наглец. — Чтобы не было недосказанности: на меня не работают люди, способные забрать у малоимущих последнюю еду.

По глазам вижу — лжёт. И слово какое подобрал: «малоимущие». Красивое слово, сочное. Китту обычно в лицо бросали «отброс», «бедняк», «голоногий».

— Но я посмотрю, что можно дать вам, — с благожелательной улыбкой заметил целитель и, как и брат, вышел за дверь.

Пока его не было, я осмотрелся. Ничего необычного: аккуратное и чистое помещение. За окном тот самый пруд с лебедями. На столе — какие-то бумаги, которые целитель заполнял до моего прихода.

Когда он вернулся, я не удивился, увидев тот самый мешок, который два разбойника утром уносили из нашего дома.

— Держи.

Я взял его и не удивился, увидев наши продукты.

— Твой долг только что возрос на серебряный, — с усмешкой заметил старик. — Ты же не думал, что я буду кормить вас бесплатно?

Я стиснул ткань мешка так сильно, что едва не порвал её. Хотелось показать свой норов: плюнуть в злыдня, швырнуть этот мешок в угол. Хотелось высказать всё, что я о нём думаю. Но если я это сделаю — это не приведёт ни к чему хорошему. Этот старик явно продвинулся на второй или даже третий ранг. Он силён, как тигр; одним тычком пальца он может сломать мне хребет. В нём немерено силы и столько же злобы и жадности.

Китт с самого детства понял: чтобы подняться в этом мире, чтобы тебя не унижали и не назначали за это плату в виде серебра, нужно быть сильным. Нужно быть куда сильнее всех окружающих. Его рано познакомили с послушанием. Он видел, как охранники уважаемого купца из центра города до смерти забили кнутами пятилетнюю девочку. Мы с ней играли в догонялки, и она случайно толкнула купца в спину. Когда появилась стража, им объяснили, что она была воришкой и пыталась украсть кошелёк. Но Китт видел всё своими глазами… Он помнил, как становилась все шире одобрительная улыбка купца при каждом ударе и крике девочки. Помню, как удары продолжались ещё минуту после того, как её крики затихли.

На её месте мог быть я.

На её месте МОГУ быть я.

— С-спасибо! — прошипел я через сжатое гневом горло. Хотел продолжить, сказать нечто язвительное, но не успел.

Рывок целителя ко мне был таким быстрым, что я не успел его рассмотреть. Меня ударили в грудь раскрытой ладонью.

Врезавшись в стену, я ощутил боль, пронзившую грудь и спину. Застонал.

Целитель стоял напротив и всё так же улыбался:

— Недостаточно вежливо, сопляк. Похоже, ты не понимаешь, что я тебе предлагаю? Это щедрость с моей стороны — позволить тебе трудом закрывать проценты! И как ты к ней отнесся? Отказался!

Я смотрел на него и старался не застонать снова. В груди ужасно болело… Надеюсь, рёбра не сломаны. Вряд ли я смогу выполнять его задания с переломами.

Для человека своей профессии этот урод слишком любит делать больно другим.

Я смотрел ему в глаза и видел то же самое выражение лица, что недавно наблюдал у брата: упоение властью.

— Может, попробуешь повторить, но вежливее?

Вместо ответа я поднялся, поднял мешок и покинул поместье. Задерживать меня целитель не стал.

Он уготовил мне роль безмолвной скотины? Мне не нравится такая роль. Однажды я вернусь сюда, и этот ублюдок поймёт, что значит настоящее унижение. Я заставлю его почувствовать каждую крупицу боли и страха, которые он причинил другим.

Глава 4

Утро началось отлично!

Я просыпаюсь на жёсткой кровати под кукареканье соседского петуха. Мама шуршит у очага, готовя похлёбку.

Быстро одевшись, выскакиваю на улицу, где стоит старый покосившийся турник. Босыми ногами бегу по мокрой траве.

Солнце наполовину выползло над холмами. Воздух свежий, пахнет влажной землёй и дымом из труб.

Соседи уже заняты делами: кто-то чинит забор, кто-то ведёт корову на пастбище. Вдалеке слышен звон молота кузнеца — он давно за работой.

Позанимавшись, бегу к бочке, умываюсь и сажусь завтракать. После этого меня обычно ждёт работа, которую иногда находит для меня мать, либо медитация и тренировки. Китт зачастую отлынивал от работы, умудряясь выставить себя в таком свете, что его больше не звали. Я тоже был заинтересован в тренировках, но я и поработать могу и не считаю это зазорным.

Но все мои планы на день пошли к черту, когда калитку в нашем дворе толкнул одетый в серое мужичок.

— Вам что-нибудь нужно?

— Ты — тот самый Китт? — уточнил он.

— Да, — ответил я, нахмурившись.

— Я посыльный, от целителя. У него для тебя поручение.